Как-то повелось считать: чтобы стать сильным шахматистом, надо обладать непростым характером – уметь расталкивать и превозмогать. Но пример Леонида Юртаева говорит об обратном. При всех тяготах профессии можно оставаться открытым и светлым, сеять вокруг себя доброе-вечное, бескорыстно делиться со всеми и с каждым самым главным, что есть у тебя – радостью творчества, познания. Игрой в шахматы в самом искреннем и прямом их понимании, где суть не в чисто спортивном результате, но в удовольствии.
Так искренне верующий человек относится к богу, отдавая ему самые светлые помыслы, движения души. Он был абсолютно бескорыстен в своих проявлениях, – и был открыт для всех и каждого, кто разделял его веру, независимо от уровня игры или регалий… А кроме того, «Киргиз» любил жизнь во всех ее проявлениях, был открыт и дружелюбен, сочетая в себе, казалось, несочитаемое – был одновременно и душой компании, и чемпионом!
Леонид родился 3 апреля 1959 года в тогдашнем Фрунзе, после распада Союза ставшем снова Бишкеком и столицей Киргизии. Шахматный талант Юртаев проявился достаточно рано, – и пройдя первые университеты в родном городе, он неожиданно для себя в 13 лет оказался в самой Москве в знаменитой школе-интернате №9 для талантливых детей.
Он был одним из первых учеников Абрама Хасина, став предтечей для целого поколения провинциальных шахматистов, родившихся в середине 60-х – Бареева, Дохояна, Шипова, ну а за ними многих других… Талант, особенно тактический талант, у юного киргиза был довольно очевиден: его партии со стороны хоть и казались хаотическими, но были полны творческим содержанием, а когда ему удавалось получить атаку, Лёня был неудержим. В детских соревнованиях от его меча пало немало будущих сильных гроссмейстеров.
Так в одной из ставшей знаменитой партии в тактический замес против него попал Гарик Вайнштейн, будущий Каспаров и чемпион мира. Он сам в каждой партии поднимал бурю на доске, а в тот момент был любимым учеником в «школе Ботвинника» и неформальным лидером поколения… Юртаев, который был на четыре года старше бакинца, и сам был бы не прочь побороться за это место. По таланту его сравнивали с молодым Бронштейном, – и по юношам Лёня прочно котировался на уровне первой восьмерки СССР. Но при этом не имел ни такой же поддержки, ни тренеров. Он так ни разу не попал в чемпионат мира или Европы – впрочем, для этого надо было стать чемпионом страны в своем возрасте.
Никуда не деться, вундеркиндом Юртаев не был – и его становление шло куда медленнее, чем у его сверстников. Да и во Фрунзе, куда он вернулся в 19 лет, – своим в Москве он так и не стал, – прибавлять в шахматном плане было сложнее… Ведь по-настоящему сильных оппонентов дома у него не было. Как, впрочем, и какой-то ясно выраженной цели. Юртаев просто хотел играть в шахматы. Само собой, стать мастером, может, когда-нибудь дойти до гроссмейстера, пройти в высшую лигу чемпионата СССР. Дальше как сложится.
Но для всего этого была нужна воля, твердая рука, которая вела бы его по «намеченному графику», а он был далек от этого. Строго говоря, в спортивном смысле слова Юртаев не был «турнирным игроком». Его интересовали шахматы как область познания и как место, где он мог наиболее полно самовыражаться. Но голы, очки, секунды не были его сильной стороной. Он мог выиграть блестящую партию, применить глубокую разработку в дебюте – в особенности в родных для него староиндийской защите или же испанской партии, – а потом без малейшего интереса провести несколько следующих… Или вдруг, без причины, просто потому что захотелось или возжелала душа, «нарушить спортивный режим».
Что уж говорить, практичностью Леонид, мягко говоря, не отличался никогда – ни в жизни, ни за шахматной доской. Некорректные жертвы сменялись слухами об очередном загуле, – и у начальства Юртаев никогда не был на хорошем счету. Его поддерживали, как никак свой, да и первый в республике, но получал он по минимуму, и никогда не шиковал… Будь он на самом деле киргиз, а не только по прозвищу, может, все было бы по-другому.
Впрочем, материальное Киргиза никогда особенно не интересовало. Он жил по принципу «не имей сто рублей, а имей сто друзей» – и их у него было по-настоящему много. Он мог запросто с пустыми карманами приехать в любой город, и получить всё, что было нужно… Или отправиться с друзьями в многодневный поход или в горы, без которых не мог жить, – и довольствоваться малым. Или поехать на сборы, – и работать, работать, работать.
В анализе-то он был хорош! «Горящие глаза, вечные прибаутки, с которыми делался чуть ли не каждый ход, а еще полный вагон идей, открытый для всех и каждого, – вспоминал о работе с ним Влад Ткачев. – Я не знаю, как ему это удавалось, но буквально за несколько часов «Киргиз» обращал в свою веру… Твои фигуры вдруг оживали, и начинали ходить по совершенно иным траекториям, а книжная теория казалась полным нонсенсом. Он давал свое видение шахмат. Так или иначе, но все среднеазиатские шахматисты последующих за ним поколений, как из гоголевской Шинели, вышли из староиндийской Юртаева».
«Свои новинки он показывал с большим удовольствием, дарил идеи всем ученикам, да и просто знакомым, – вторит коллеге Муртас Кажгалеев. – Ничего за это не просил и особо не подчеркивал свой вклад в развитие того или иного варианта. Леонид имел уникальный взгляд на шахматную игру, что позволяло ему с легкостью находить то, о чем другие даже не догадывались. Его безумно уважали, но за доской, что уж скрывать, – боялись!»
И было за что… Может, не представляя серьезной опасности как конкурент на дистанции, Леонид мог выиграть у кого угодно. Сильные мира сего впервые по-настоящему ощутили его мощь на Спартакиаде народов СССР 1979 года. Возглавляя сборную Киргизии, против лучших игроков страны – Карпова, Таля, Романишина, Купрейчика – он набрал «+1». Экс-чемпиону мира он нанес столь впечатляющий разгром, что Таль, в тот момент вообще-то третий шахматист мира, от переизбытка чувств окрестил его «Киргизом». Уважительная, даже почетная эта кличка с тех пор намертво приклеится к Юртаеву, конкурируя с другой – «Маэстро», которой его наградят в Азии. Он прежде всего будет для них творцом.
Увы, пробиться наверх спортивной лестницы сквозь плотный строй советских мастеров и гроссмейстеров ему так и не удастся. Больше десятка раз выходил Юртаев в полуфинал, за ним очень сильную первую лигу чемпионата СССР, но высшая лига так и осталась для него несбыточной мечтой, начиная с конца 1970-х. Как правило он занимал места где-то в середине таблицы, несколько раз был где-то совсем рядом с выходящим местом, но не на них… Единственный раз он поучаствовал в чемпионате СССР только в 1991 году, когда его проводили по швейцарской системе. Стартовав с двух побед, уже ближе к финишу он уступил сперва Епишину, а потом Широву, – и с 5,5 из 11 попал в дележ 23-38 мест.
Но зато в 1980-е Юртаев был настоящей грозой командных соревнований, благо вступал за карповский ЦСКА, стал с ним обладателем Кубка Европейских чемпионов-1990.
Он много играл в армейских соревнованиях и, конечно же, стал бессменным чемпионом дома, в Киргизии. Леонид был одним из заинтересованных зрителей на чемпионате СССР 1981 года, когда в его родном Фрунзе устроили гонку за «золотом» Каспаров с Псахисом. А сам был участником местных сильных круговых турниров. В 1985 году стал 3-м, уступив только Макарычеву и Гулько, а в 1987-м – 4-м: впереди были Маланюк, Тимощенко и… 18-летний Ананд, который тогда нередко оказывался в советских круговых турнирах.
После развала СССР в финансовом и бытовом плане Юртаеву, как будто, стало полегче – теперь из «первого парня на советской шахматной деревне» стал лидером независимой сборной Киргизии. И начиная с 1992 года, он шесть раз принимал участие на шахматных олимпиадах, благодаря чему в середине 1990-х, наконец, стал и гроссмейстером.
Но опены, которые пришли на смену советским длинным круговым турнирам, были не для него. Его фантасмагорический стиль не очень сочетался с практичной борьбой за призы, и, оставаясь по-прежнему опасным противником для любого, Юртаев постепенно отошел в тень. Он все больше концентрировался на аналитической и тренерской работе.
В последней он достиг подлинного расцвета. Он заряжал учеников своей любовью к игре, тягой к анализу и к поиску парадоксов на шахматной доске, холил и лелеял в них чувство динамики, учил маневрировать и атаковать. Среди его учеников были Владислав Ткачев, Светлана Матвеева, Муртас Кажгалеев, Мария Сергеева и практически все шахматисты среднеазиатских республик. Потом, в конце 1990-х он открыл Эрнесто Инаркиева.
Послушайте, не многовато ли восторгов для человека, который ни разу не сыграл даже в финале Союза? Отнюдь нет. А вся штука в том, что шахматный «вес» Юртаева никогда не измерялся только его турнирными результатами. Он не то чтобы не придавал им особого значения, конечно же придавал, – как всякий гроссмейстер, лидер киргизских шахмат, он стремился к ним, но они никогда не были для него фетишем. Смыслом жизни. Ну, выиграл – и ладно, проиграл – что ж… Гораздо важнее как ты играл, какие идеи, открытия сделал! В конце концов восхищаются не частоколом единиц в таблице, а твоими партиями.
Юртаев играл не ради очков и титулов, он играл ради чарующего мгновения творчества – когда на доске вспыхивала искра, вела его за собой… Шахматы были для него предметом постоянной радости и творческого удовольствия. Другого он просто не знал. И он купался в этом удовольствии как мальчишка плескаясь и резвясь, вовлекая всех и каждого в свою игру. Лёня, Леонид Николаевич был таким до последнего вздоха – 2 июня 2011 года.